К директору школы был вызван вместе со своей матерью шестиклассник Миша К.
— Расскажи нам, Миша, что тебе мешает хорошо учиться и иметь отличную дисциплину? – сказал директор школы, обращаясь к мальчику.
— Ничего, — ответил Миша, низко опустив голову.
— Почему же у тебя двойки? Почему ты систематически не учишь уроков и мешаешь работать учителю?
Миша упорно молчал: ему нечего было сказать в свое оправдание.
Мать Миши ответила на вопросы директора сама.
— Миша не признает своих родителей, ничего не желает делать, дома грубит отцу и матери, не желает учиться.
Волнение матери возрастало по мере рассказа о дурном поведении сына; свой рассказ она часто прерывала вопросами к директору.
— Ну, что я могу с ним поделать? Скажите, что делать?.. Нет, я больше не могу! Делайте с ним, что хотите! Я отказываюсь от него! – с предельным отчаянием в голосе заявила она и, опустив голову на руки, заплакала.
На лице Миши, который в течение всей речи матери был совершенно равнодушен, появилась довольно злая гримаса, и раздраженное выражение его глаз, обращенных в сторону матери, ясно говорило: «Ну, опять начинается…».
Отказ от своего ребенка, признание полной своей беспомощности – самый верный путь к потере всякого родительского авторитета.
Почему исчез родительский авторитет? Почему родители потеряли власть над собственным 12-летним сыном?
Никакого исчезновения и потери в данном случае и не было. Миша никогда не признавал родительского авторитета; единственный сын обеспеченных родителей, он с раннего возраста не знал ни в чем отказа. Любая игрушка, которую желал иметь Миша, покупалась, любой его каприз исполнялся. Родители не допускали в обращении с Мишей тона приказания или требования. Миша не признавал слова «нельзя». Его можно было только просить или уговаривать. Его озорство, порчу и ломку вещей мать рассматривала как невинную детскую шалость, а грубость оправдывала его повышенной нервозностью. Она, очевидно, думала: «Вот подрастет, будет постарше, тогда можно будет с него и спросить». Однако, чем Миша становился старше, тем труднее было с ним ладить; его требования, грубость, «шалости» становились нестерпимыми. Первая попытка матери наказать сына вызвала с его стороны резкий отпор.
— За грубость я с тобой не буду разговаривать целый день! – пригрозила мать сыну.
— Не разговаривай хоть два! – ответил он и, хлопнув дверью, вышел из комнаты.
Однажды, выведенная из терпения грубостью и непослушанием сына, мать ударила его. Миша точно застыл от удивления. Злая усмешка исказила его лицо; чуть шевеля губами, он произнес: «Ах, так… ну, ладно».
Целый день Миша не разговаривал с матерью, отказался от обеда, а затем и от ужина. Мать не знала, что делать. Грустный, задумчивый вид мальчика, объявленная им «голодовка» обеспокоили ее, и она первая пошла на примирение. «Ну, хватит сердиться, ведь я погорячилась. Ну, скажи, ведь ты сам довел меня?», — виноватым тоном говорила она сыну. Миша молчал. Поняв, что мать ищет примирения, она заставил ее глубже раскаяться в своем поведении. «Ну, не сердись, ну, я виновата, я не буду больше… Давай помиримся, пойдем кушать», — уговаривала мать сына. Сын пошел. Когда он ужинал, мать не спускала с него радостных глаз. Конечно, Миша хорошо понимал, чему она радуется.
Такое поведение матери дало Мише основание совершать безнаказанно любые поступки. В школе он вел себя безобразно; привыкнув не считаться с родителями, он не хотел подчиняться и учителям. Мать, которую часто вызывали в школу, внушала учителям, что Миша нуждается в индивидуальном подходе, на него можно действовать только лаской.
Когда сведения о безобразном поведении сына начали доходить до отца, он стал с ним сурово расправляться. «Что все это значит? Когда прекратятся жалобы твоих учителей?» — кричал он на Мишу. Миша вначале пытался оправдываться, но отец не желал его слушать, а главное – понять причины дурного поведения сына. «Молчи, я тебе покажу!» — кричал отец. Угрозы, грубость и бестактность отца только озлобляли мальчика и отдалили его от родителей. Страх перед грозным отцом толкнул Мишу на ложь: он стал избегать разговоров с родителями о своих школьных делах, все чаще и чаще начал скрывать плохие отметки.
— Мишка, покажи свой табель, — говорил отец.
— Табель…? – растерянно переспрашивал мальчик.
— Ну, да, табель, — повторял отец.
— Он у классного руководителя, взяла подписывать, да не вернула, — солгал Миша один раз.
— Миша, почему у тебя мало отметок? – спрашивал отец.
— Меня еще не спрашивали, — солгал мальчик в другой раз.
В школе на требование учителя – подать табель, Миша ответил:
— Я забыл его дома.
Чем хуже становились дела Миши в школе, тем больше он лгал. Время от времени отец узнавал о действительном положении дел сына, и негодованию его не было предела. Единственным орудием воспитания он избрал ремень. Сердце матери не выдерживало воспитательных мер отца, и она вставала на защиту сына.
— Не смей бить ребенка, — со слезами в голосе кричала она.
— Ну, тогда не жалуйся и воспитывай его сама, — говорил отец и уходил в другую комнату.
Любимый и единственный сын стал предметом частых ссор между мужем и женой. Понимая создавшуюся ситуацию и боясь ремня, Миша как-то заявил матери:
— Если меня папа будет бить, я убегу из дома.
Мать перепугалась не на шутку, она стала избегать разговора о Мише с его отцом, прекратила жалобы на сына, стала скрывать его двойки. Сам Миша старался не попадаться отцу на глаза. Так постепенно отце был устранен от воспитания сына. Взяв всю тяжесть воспитания сына на себя, мать не задумывалась над методами. Она по-прежнему действовала уговорами и упрашиваниями:
— Ну, скажи, чего тебе не хватает? Что тебе мешает? Исправь двойки, и мы с папой купим тебе все, что ты захочешь.
Иногда Миша давал ей обещание, но сдержать его не мог. И снова начинались упрашивания и мольбы; отчаявшись и потеряв надежду на исправление сына, мать каждый разговор с ним заканчивала слезами. Так постепенно Миша привык к слезам матери, считая, что все это в порядке вещей. «Система» воспитания, избранная матерью, и послужила в конечном счете причиной ее «отказа» от своего ребенка.
Родители Миши совершали одну ошибку за другой: они повинны в том, что Миша рос бездельником и грубияном. Фактически воспитанием мальчика не занимались ни мать, ни отец. Сначала шло сплошное потакание, а когда Миша стал «совершенно самостоятельным» и начал непозволительно вести себя в школе и дома, родители оказались бессильным; они не смогли заставить его повиноваться. Криком, угрозами, ремнем отец Миши хотел завоевать в глазах сына авторитет. Чего же он добился? Внешнего повиновения, страха, который вызвал ложь, убил совесть и отдалил мальчика от отца.
К великому сожалению, таких отцов и матерей, чья родительская власть держится на страхе, угрозе, ремне, можно встретить немало. Очень часто приходится слышать: «отец держит его в ежовых рукавицах», «он взгляда одного боится», «он у меня не пикнет».
Повиновение, послушание детей, основанное на «ежовых рукавицах», страхе, палке, приносит большой вред воспитанию. Кому не ясно, что подобными методами можно воспитать лишь труса, лгуна, самодура, но не свободного человека?
Александра Герасимовна Демина, директор 96-й школы г.Москвы)